Previous Story
«My art is for people, my brush is my heart» . today is Valentin Podpomogov’s birthday! «Моё искусство — для людей, моя кисть — моё сердце». сегодня день рождения Валентинa Подпомогова «Իմ արվեստը ժողովրդի համար է, իմ վրձինը իմ սիրտն է». այսօր նկարիչ Վալենտին Պոդպոմոգովի ծննդյան օրն է (տեսանյութ)
Posted On 29 Ապր 2014
Comment: 0
FIRST off, Valentin Podpomogov is not an immigrant. Most likely, he will never be. It’s his pictures that are migrating to America: in Los Angeles alone there are already more than a dozen of them.
He lives where he was born – Yerevan, the city where he was born. His second name reveals that his father was Ukrainian – it’s his mother who was Armenian — he considers himself to be a refined Armenian. People in Yerevan say about him: “Valushka? He’s the salt of Armenia”, or “those who don’t know Podpomogov, don’t know Armenia”. Yes, he is an Armenian artist; every cell in his body has absorbed the country’s essence, its culture, pride and pain. But let’s look at his story from the beginning.
Valentin was born long ago. In 1924. He grew up something of an idler, a loafer who was reluctant to study. He even boasts of how he was kept back in fourth grade for an extra year, before, to his relief, he was expelled. Since then he never misses a chance of telling people that he has a fourth grade education. And as regards to literacy “our Valushka” is the second Pirosmanishvili (but only not regarding the style of painting — he is not a primitive, but even as some people assert, which by the way I do not agree with, he is the Armenian Rembrandt). But a fourth grade education never stopped him from becoming the art director of the Yerevan city soviet.
Yet painting was not his first love: His biggest artistic passion always was cinema (though even that came second after drinking and carousing, at which he was an unsurpassed master). For almost all his life Valya worked in the ”Armenfilm” film studio as art director, creating a series of beautifully designed films. It was in this field that we met, when, just after graduating from the Art-Theatrical institute, I was made his assistant. The world of cinema seemed like a fairy tale for me – made more unreal by the fact that I was working with Podpomogov. I was very proud that my teacher at the institute was the venerable sculptorAra Sarkissian, whose monumental statues embellish the squares of Yerevan. But the training that I got with Podpomogov gave me more than all the five years at the institute. He was a heaven-sent artist, who never needed to study the teaching of anyone. You should have seen him sketching plans for film sets!
After getting his fee two months before filming began, he would immediately go on a spree. A week would pass…then another …a month – and Valya, as he would say himself – won’t “dry up”. It could seem to the people around him that he was merely carousing. But somewhere, under his skull there was serious work going on – the idea of the appearance of a future film was being born, thought over and finally polished. And finally, a week, sometimes even a day before the due time Valya would sit in front of the plane-table. And the compositions wouldflow on the paper from under his hand, appearing in such detail, that these would seem to be a photograph. He seemed to be a genius at these moments, a conduit of the heavenly powers. He was working like that 20 years ago, andhe lives and works the same way now. And, by the way, he believes in parallel worlds, higher state of consciousness, the supernatural, in the way that only “connected” ones can believe – the geniuses and big talents.
Podpomogov was a friend to the whole of Yerevan. People of different professions, ages, and views would come to him. Beside him, they would feel themselves to be in a different dimension. And if he was in the right mood they would laugh till they were exhausted.
Valya, a man of weak constitution, almost feeble — “elegant-compact”, was bald from youth. But he never had any complex about it; on the contrary, he always played up his appearance. He permanently had a beret or a cap hiding his bald head, but he never misses a chance to demonstrate it with pride. And when for example he puts an old, crumpled hat and pulls it down over his eyes, and wears four gloves on his hands and feet and starts to jump over the room and screech pretending to be a scared monkey, everyone will be laughing like a drain.
Valya was always sick of preciosity and stiffness, he would always think of a trick or a joke to shock people. And his tricks were endless. It’s not accidentally that his close friend for years was “the great joker” Henri Hovhanessian, the director of the comedy film “Three plus Two”. Valya has congenital heart disease. “No disease can kill me” – he says –“I am preserved in alcohol”.
Another time an emergency was called for him, and the doctor asked worriedly “Patient, what do you feel?”(and Valya’s heart is pounding wildly, with intermission). And the “patient”, pretending to be a drummer started to beat on the table with his hands a discordant tattoo, demonstrating his heart rhythm. Or, another time, when he was writhing in pain on the floor with renal colic, he gave the doctor a tricky question “Doctor, is this cancer?”
“No, my dear, it’s only stones,” comforted the doctor.
“Stones?”, -asked Valya, comically, cunningly squinting his eyes. “And what’s under the stones?”
Whenever he was put in hospital it became a party for the whole staff. Once, hospitalized over Easter, he decorated amazingly beautiful eggs for all of them, and a poster appeared over the doors – painted with typographical perfection — with the following text: “Soviet Union patients are the healthiest patients in the world!”
For two third of his life, Valya did everything but paint. Cinema, cartoons, layout and design work. He was also an unsurpassed master of decorative design. And taking into consideration, that he created everything at the last moment before the deadline, you can imagine how nervous and angry the leadership of the republic became trying to catch him before the May and November holidays. His endless fantasy and creativity had no boundaries.
The best grave monuments in Yerevan cemetery are either personally made by Valya or based on his sketches. There is so much elegance, taste and mastery in everything that the hand of this seemingly unserious joker-idler has touched. Everything is made with his hands both in his house and studio. A fireplace with an embossed bas-relief of Prometheus, a bar decorated with theatrical masks and a huge lobster in the center; stair-patterned balusters. Style? Fin-de-seicle eclecticism with a hint of Middle Ages. Real ancient weapons on the walls. Until Valya got a studio – and he didn’t have one for quite a longtime — his flat served as one. His wife and two children had to huddle in the corners of the flat, and the center of the living room was constantly occupied by the workbench. The floors were covered with sawdust, spots of paint and glue. Folks tolerated everything without a sound, I would say devoutly. It seemed that something unspoken was floating in the air: Everything is permissible to Valya — he is a genius.
And when he finally got a studio – a damp basement without windows or doors, but with rats — and started to turn it into a masterpiece, he absolutely forgot that he had a home and a family. He lived and worked there. And his folks would come and visit him there. Though he would come home on family occasions…with a bunch of friends in tow. For many years we were persuading him to start painting seriously. But he would refuse. But finally we managed to persuade him. He had lived a full half century by then. (He went even better than Van Gogh, who started to paint when he was already quite mature, but never even lived to Valya’s fifties). He painted an amazingly expressive sad monkey, and called it “Nostalgia”. Hismonkey astounded the whole of Yerevan. Since then, Valya has done nothing but paint. Though he doesn’t paint as much as we’d like, and that’s not because he’s working hard and thoroughly on each painting. On the contrary, he does everything very quickly, everything comes easily to him (and even if he has difficulties, nobody knows about them). The reason is that his drinking and socializing still comes first. His principle is: friendship – is a round the clock notion. And the doors of his studio are never closed – despite his huge, black, satanic looking dog. Valya adores dogs. Many years ago he had two boxer dogs. And when one of them was run over, the best doctors of the city, the best surgeons, all of them his close friends, carried out the surgery on his dog at his apartment, on his dining table.
Valya is rich in friends, who are attracted to him by his great charm. Today, in his studio, you can meet filmmakers and composers, doctors and artists, scientists and young actors and actresses… Now they all respectfully style Valya “the maestro”, but speak to him the same friendly way. And, knowing Valya’s temper, this old fashioned and high-flown word brings smile to peoples’faces.
Valya has dug more space under his studio and built there a medieval “bar of horrors” for friends, complete with glowing skulls and scary masks, among which is one made by me — the mask of Yama – the Indian god of death. Oh, the talent of Valya Podpomogov! It’s usually vain to try to tell about paintings with words. They must be not just “looked at”, but seen and understood and lived. But Podpomogov’s paintings are somewhat different. His paintings can be “told” like Shakespeare’s plays. All the paintings that I will tell you about (and those which I won’t manage to tell about as well) were born before my eyes. He would come to my studio to share with an idea, start making sketches, always emotional and inspired. Then he would disappear for some time and then appear again — this time to call me to see his idea, finally realized in oils.
He paints in the style of the “old masters”. Color is secondary for him: his palette is mainly silver-gray. The most important thing is the idea. And everything is subjected to the idea – the line, the shape, the style. His paintings are entire philosophical treatises, I would say mystical, full of inner strength and drama.
Here for example on the big canvas we see a most monumental work of human hands — conglomeration of nations and cultures, a conical tower, with temples and pyramids of Egypt at the foot ….higher are Armenian Christian temples and a lovingly detailed image of Zvartnots on a cloud… The tower ends with crystals of modern skyscrapers, stretching to the sky. Above the tower, like a crown of thorns, is an atomic mushroom cloud, which has killed all the creators of this grand monument, built over many millennia. Swarms of rats (which are not afraid of radiation) are rushing to the deserted buildings. Mea Culpa.
Here are two mighty iron oxen dragging a plough, trying to turn bare rock – this is the symbol of Armenia, tilled with hard work. “Strana Hajastan” (“Country Armenia”).
Valya thinks that friendship can also enslave. And he created a wonderful painting, encased in an ancient oval bronze frame. “In memory of a friend”. A skull of a noble horse with a long, carefully brushed mane is painted with a touching expressiveness, like a traditional social portrait. There is a bridle on the skull with a loop hang on a hook and a horseshoe on the wall. What are these? Weapons of power or love?
“Funeral of God” – this is the original title; the painting appeared in catalogues as Perpetual Motion. Covered with capes, bow-backed more with grief than the burden, endless figures of people, stretching to the horizon, are carrying the crucified Jesus. We see only his feet and the strong beam of light, radiating from Jesus to the sky.
Valya uses the theme of God in his works several times, never recurring the same way twice. Each time he finds new solution, different from anything and anyone.
“Crucifix” – only the shell, the excoriated skin of the crucified body is floating in the air. The soul has flown away, as a bird from a destroyed nest.
Jesus on his knees is painted as detailed as a self-portrait (actually it is a self-portrait). There are tears in Jesus’ eyes. Hands are stretchedto the audience with a silent reproach full of pain: “People! What have you done with the World entrusted to you?”
“The Last Supper” – light is pouring from above, and the shadow of Jesus already has the crown of thorns on its head. Instead of 12 Apostles on the left and on the right of Jesus there are candles and their shadows on the walls are of people in capes. One of the candles has gone out and smokes, the wisps wrapping around Jesus. This is certainly Judas.
The candle is a permanent element of Valya’s paintings, a sparkle of hope, even in the most tragic, desperate situation.
An apotheosis of the “symphony” of candles can be found in the painting “Immortality”. Imagine a rocky road at night, stretching to the sky. And only candles on the road, as strolling people are shimmering as stars in distance. The burnt candle-ends on the foreground have merged into a solid mass, and naked human bodies are visible in it. And a transparent mighty candle burns over all of this, all along the height of the vertical canvas. This is a hymn to the genius of mankind. Valya has dedicated this picture to his adored Shakespeare, maybe because he is also a little bit of a Shakespeare himself.
Podpomogov’s pictures are usually a protest against injustice in all its manifestations. “Struggle”. One more Crucifix? Yes. But this time the Nature is crucified on the Crucifix of Civilization made of concrete. A naked dry tree is writhing in its death throes, sinking the roots into the crackled earth. It is still alive, it is still struggling.
Valya considers the frame to be an indispensable part of the picture; its mounting but also its continuation. That’s why he makes them himself. He can reproduce the texture of any material. If smoke – it visually flows weightless and even smells like smoke. If cinder — it seems to burn if you touch. Because of this, he’s dismissed by some critics as a mere craftsman, comparing him reproachfully with Shilov.
Podpomogov was deeply affected by the Armenian Genocide of 1915. He dedicated several pictures to this. The most monumental of these is the “Requiem”. A huge canvas. Pieces of ruined buildings standing on flagstones (signs of civilization). A miraculously spared temple — or rather its framework — in the distance. A mighty, half broken bell overthrown on the foreground. Wind is stirring up clouds of dust. The site of fire is still smoking, making us, the watchers, participants of that time, that tragedy. The black sky is hanging over the desecrated Earth. But in the very center, a heavenly window has opened from between the clouds, and a divine light is pouring vigorously on Earth.
When the troubles in Sumgait and Karabagh began, Podpomogov dedicated to a series of emotionally saturated, grand and mournful, and certainly very specific paintings, to these events.
It’s hard to associate Podpomogov’s works and their subjects with the image of the person who creates them – the idler, the debauchee, the joker. Which is the real one? As a biographical note I could say: of course the one in his works. As an artist, he is lonely and dark in the depths of his soul. And his real inside being is expressed in his works. And the rest – is a mask…masquerade… disguise. But I won’t say anything of the kind. Because I know him too well and for too long. He is equally sincere and “acts himself”, both when he makes his friends to to exhaustion, or creates paintings full of tragedy, which make you shiver and fear for the future of mankind. An interesting detail – whatever Valya paints (and he never paints from a model), in every work he paints himself, whether it is his famous sad monkey in “Nostalgia” , or the “Homer”, sitting comfortable in the keyhole, kneeling Jesus or the victim of the Nazi concentration camp (“Consecration”), shot through the head. These are all Valya, easily recognizable. Different everywhere, but always touching, tragic and grand in his universal loneliness.
The bronze “Fire keeper” over his fire place and the Virgin with child ( he painted it for the Holy See at Echmiadzin – but the Catholicos decided in the end that Mary’s eyes were too “wild”, too sinful), and the crucified skin of Jesus — have similar hands and feet – those of his, Valya’s.
A big round hall is given over to Podmomogov’s paintings in the museum of contemporary art in Yerevan. Most of the biggest Armenian collectors have his paintings. From the very beginning, in the times of the convertible “hard rouble”, they were sold for foreign currencies and the prices for them flewup. The cheapest ones now cost several thousand dollars. Today, Podpomogov is considered to be the most successful living artist in Armenia.
People come to buy his works from Europe and America, try to smuggle them through the customs. And here, inLA, there are even some fakes, passed off as Podpomogov’s original works.
The art critic Henry Igitian, in his foreword to Valya’s catalogue, calls him a man of a bygone generation. I cannot agree with that, and I amsure that Valya himself does not agree with that. He may be one according to the years he has lived, but not according to his spirit. And to disprove his words I will tell about the last “trick” of our maestro. There was a rumor between Armenians in LA, that Valya had died. I and my husband rushed to call him at home. His daughter,Zheka, told us, that the rumors about his death were somewhat exaggerated, but Valya was in the hospital. We called him to the hospital. And what did we hear? “Congratulate me!” – He shouted into the phone – I got married! We are spending a marvelous time here in hospital!”
Remember, Rubens married Helena Furman, when he was 55, and she was 17. Valya went better than the great Rubens. He is 72 in April! And his darling, who has amazing eyes (Valya had a weakness for beautiful women eyes for all his life), is a youthful girl who came five years ago to his studio, and stayed there – having fallen madly in love with him. They live together till now in that damp and cold basement, where in winter time frost glistens on the walls.
Eleonora Mandalian
“Panorama” ALMANAC PANORAMA LOS ANGELES issue 805 Se, 1996
[tube]https://www.youtube.com/watch?v=jTtdsmDSoRs[/tube]
podpomogov.amВалентин Подпомогов — предупреждаю сразу — не эмигрант. И, скорее всего, никогда им не будет. Правда, вместо него в Америку эмигрируют его картины: только в Лос-Анджелесе их уже не менее десятка.
Живет он там, где родился, а именно — в Ереване, нежно им любимом. И хотя по фамилии, доставшейся ему от украинца-отца, он не армянин (армянкой была мать), сам себя он считает рафинированным армянином, а в Ереване о нем отзываются примерно так: “Наш Валюшка — соль Армении”, “Кто не знает Подпомогова, тот не знает Армении !”. Да, это армянский художник, впитавший каждой клеточкой тела (и души, если она материальна) быт Армении, культуру, ее гордость и боль.
Но поведу рассказ по порядку.
Итак, родился Валентин давно. В 1924 году. Рос беспутным шалопаем, не желавшим учиться. По его собственным (хвастливым) признаниям, просидев в 4 классе несколько лет, был из школы благополучно выдворен и на радостях больше туда не вернулся. С тех пор он при каждом удобном случае спешит сообщить, что образование у него четырехклассное. …По части грамотности “наш Валюшка” — второй Пиросманишвили (но ни в коем случае не по стилю живописи, потому что он не только не примитивист, но, как утверждают некоторые — с чем я, кстати сказать, не согласна — армянский Рембрандт). Однако четырехклассное образование ничуть не помешало ему быть какой-то период главным художником при Ереванском горсовете.
Картин он принципиально не писал. Самой большой его страстью было кино ( после кутежей, конечно, по части которых он мастер непревзойденный). Почти всю свою молодую и зрелуюжизнь Валя работал на киностудии “Арменфильм” художником-постановщиком, создав галерею прекрасно оформленных кинокартин. На этой ниве мы с ним и познакомились, когда я, только что окончившая Художественно-театральный институт, попала к нему в ассистентки.
Совершенно особенный мир кино показался мне сказкой. Сказкой вдвойне от того, что работала с Подпомоговым. В институте моим учителем был маститый скульптор, академик Ара Саркисян, чьи монументальные памятники украшают площади Еревана, и я очень гордилась этим. Но та школа , которую я прошла у Подпомогова, дала мне значительно больше, чем все пять лет в институте. Это художник от Бога, никогда, нигде и ни у кого не учившийся. Надо было видеть, как он делал эскизы к декорациям! Получив часть постановочных за два месяца до запуска картины, он тотчас пускался в загул. Проходила неделя… другая… месяц — Валя, по его собственному выражению не просыхал . Но это окружающим могло казаться, что он только “гуляет”. А где-то там, под черепной коробкой, шла напряженная работа — зарождался, обдумывался, шлифовался облик будущего фильма, “ключ” в котором он должен быть решен. Наконец, за неделю, а то и за сутки до сдачи эскизов Валя усаживался за планшет. Композиция легко и свободно ложилась на картон, проступая во всех деталях, как фотография в проявителе. Он казался в эти моменты гением, проводником Высших Сил. Так он работал 20 лет назад, так он живет и работает сейчас. И, кстати, верит в параллельные миры, Высший разум, в парапсихологию, как не могут не верить все “подключенные” — все гении и большие таланты.
…Подпомогов дружил со всем Ереваном сразу. К нему тянулись люди без разделения на профессии, возраст и взгляды. Потому что рядом с ним окружающие словно попадали в другое измерение. А когда он бывал в ударе, смеялись до изнеможения. Он рассказывал анекдоты так, как только он может рассказать, хохмил, разыгрывая целые сцены с переодеванием. Валя, телосложения щуплого, почти тщедушный, “изящно-компактный “, с молодых лет пронзительно лыс. При этом он отнюдь не комплексует, напротив — лихо обыгрывает свою внешность. На голове неизменный берет или пилотка, скрывающая лысину. Но при удобном случае он ее с гордостью демонстрирует. Когда он, нахлобучив, к примеру, до бровей старую, помятую шляпу и нацепив на ноги и руки четыре перчатки, начинает с уханьем скакать по комнате, изображая испуганную обезьяну, все хватаются за животы.
Вале всегда претила чрезмерная манерность и чопорность, он тут же придумывал какую-нибудь выходку, чтобы шокировать людей. А выходкам его не было конца, не случайно его близким другом много лет подряд был “великий хохмач” Генрих Оганесян, режиссер кинокомедии “Три плюс два”.
У Вали врожденный порок сердца. ” Меня ни одна холера не возьмет, — заверяет он. — Я ж при жизни заспиртовался”. К нему вызывают в очередной раз ” скорую”, врач озабоченно спрашивает:”Что вы чувствуете, больной?”.(У Вали при этом сердце колотится, как бешенное, с перебоями). И “больной”, с видом ударника отбивая ладонями на столе нестройную дробь, демонстрирует ему свои сердечные ритмы.
В другой раз, катаясь по полу от почечных колик, он спросил врача , явно с подвохом: “Доктор, это рак?” — ” Ну что вы дружок — камешки”, — утешил доктор. “Камешки? — с комично-ехидным лукавством прищурился Валя, сидя на полу в промежутке между приступами. — А что под камешками?”
Когда его укладывали в больницу для врачей и всего обслуживающего персонала наступают праздничные дни. На пасху он для всех расписывает изумительной красоты яйца, над дверями его палаты появляется профессионально (как из типографии) выполненный плакат типа: “Советский больной — самый здоровый больной в мире”.
…Две трети своей жизни Валя занимался чем угодно, только не живописью. Кино, мультипликация, любые оформительские работы по государственным и частным заказам. Был он и непревзойденным мастером по оформлению декораций. А учитывая, что все он всегда делает в последний момент, можно представить, как раздражалось и нервничало, бегая за ним перед майскими или ноябрьскими праздниками руководство республики. Его неистощимая фантазия и изобретательность не знали предела.
Лучшие надгробные памятники Ереванского кладбища, пантеона, в частности, выполнены либо лично Валей, либо по его эскизам. Сколько изящества, вкуса и мастерства в любой работе, в любой вещи, которой касалась рука этого с виду несеръезного шутника-гуляки! В его доме, в его мастерской все сделано им самим. Камин с чеканным барельефом хранителя огня, бар с театральными масками и огромным омаром по центру, лестницы с узорными балясинами. Стиль? Эклектика конца прошлого века с заявкой на средневековье. На стене коллекция старинного оружия (настояшего). Пока не было у Вали мастерской, а её у него долго не было, он превратил в мастерскую квартиру. Жена и двое детей ютились где-то по углам, а на почетном месте в столовой неизменно стоял верстак. Паркет был покрыт опилками, стружками, пятнами краски и клея. Домочадцы всё молча, я бы даже сказала, благоговейно сносили. Казалось в воздухе так и витает невысказанное: Вале всё можно. Он – гений.
Получив же, наконец, мастерскую – сырую, подвальную дыру без окон, без дверей и в придачу с крысами, он принялся из неё делать “конфетку” и совсем забыл, что есть у него дом и семья. Там работал, там и жил. А домочадцы навещали его. Впрочем на семейные торжества он являлся… с кучей друзей.
Много лет мы уговаривали Валю заняться настоящей живописью. Но он упорно отказывался. Однажды нам всё таки удалось его уговорить. Им тогда уже было прожито ровно полвека. (Тут он явно перещеголял даже Ван Гога, начавшего, как известно, заниматься живописью уже в зрелом возрасте и до Валиных пятидесяти не дожившего.) Он создал поразительной выразительности грустную обезьяну, назвав картину “Ностальгия”. Его обезьяна потрясла Ереван.
С тех пор Валя не занимается, практически, уже ничем, кроме живописи. Правда, картины рождаются из под его кисти на так часто, как хотелось бы. И не потому, что над каждой он работает кропотливо и тщательно, напротив, Валя всё делает быстро, ему всегда всё легко дается (а если и бывают трудности, об этом никто не знает). А потому, что кутежи и общение для него, по-прежнему, главное в жизни. Он руководствуется принципом: дружба – понятие круглосуточное. И двери его мастерской не закрываются ни днём, ни ночью, несмотря на огромного , чёрного, сатанинского вида пса, которого он завёл. Валя вообще обожает собак. Много лет назад держал сразу двух боксёров. А когда один из них попал под машину, лучшая профессура города, хирурги-светила по всем правилам своего искусства оперировали пса у него дома, на обеденном столе, благо все они были его закадычными друзьями.
Чем по-настоящему богат Валя, так это друзьями, которых притягивает к нему бездна обаяния. И сегодня у Вали в мастерской можно встретить киношников и композиторов, врачей и художников, ученых и совсем молоденьких актеров и актрис… Все они теперь почтительно величают Валю “маэстро”, но непременно на ты. И, зная его нрав, невольно улыбаешься этому выспренному и старомодному словечку. Выкопав под домом у мастерской дополнительное пространство, Валя устроил для друзей средневековый бар ужасов со светящимися черепами и страшными масками, среди которых и есть сделанная мною маска Ямы, индийского бога смерти.
Талант Вали Подпомогова! О живописи рассказывать словами – дело пустое и неблагодарное. Её надо… не видеть даже, а смотреть – осмысливать, пережить. Но картины Подпомогова – несколько иное. Их можно пересказывать, как драмы Шекспира. Практически все картины, о которых пойдет речь (и те, о которых не успею сказать), рождались на моих глазах. Он приходил ко мне в мастерскую поделиться замыслом, набрасывал с ходу эскизы, всегда эмоционально и с вдохновением. Потом исчезал на какое-то время из поля зрения и возникал вновь, чтобы позвать взглянуть на воплощенный в масле замысел.
Работает он в стиле старых “мастеров” эпохи Ренессанса. Цвет для него вторичен. Гамма в основном, серебристо-серая. Главное – идея. Ей подчинено всё – линия, форма, фактура. Это целые философские трактаты, мистически-пророческие, я бы сказала, полные напряженной внутренней драматургии.
Вот, к примеру, на большом полотне монументальнейшее творение рук человеческих – конгломерат культур и народов, этакая конусообразная башня, начинающаяся храмами и пирамидами Египта… выше – армянские христианские храмы с любовно выделенным на ладони облака Звардноцом… Башня заканчивается кристаллами современных небоскребов, уходящих в небо. А над нею, подобно терновому венку, рассеивающееся полукружием облако – облако от ядерного взрыва, погубившего создателей этого величественного монумента, возводимого тысячелетиями. К обезлюдевшим сооружениям тучами устремляются крысы (как известно, не боящиеся радиации) – mea culpa.
А вот два могучих железных быка натужно тянут плуг, пытаясь вспахать голую скалу, — это символ Армении, возделанной непосильным трудом. “Страна Айастан”.
Дружбой тоже можно закабалить, считает Валя – превратить в раба. И создает великолепный портрет в старинной овальной бронзовой раме. “Памяти друга”. Череп благородной лошади с длинной, тщательно расчесанной гривой, выписан с трогательной выразительностью, ничем не уступая традиционному салонному портрету. На черепе уздечка с петлей, наброшенной на крюк, и рядом на стене подкова. Что это? Орудия власти или любви?
“Похороны Бога” – это первоначальное название. В каталоги работа вошла как Perpetuum mobile. Согбенные – скорбью больше, чем ношей, скрытые под накидкой фигуры бесконечных, теряющихся за горизонтом людей несут распятого Христа. Нам видны лишь его ступни и мощный поток света, уходящий от Христа в небо.
Тема Христа у Вали обыгрывается неоднократно, ни разу не повторяясь. Всякий раз он находит новое, ни на что и ни на кого не похожее решение. “Распятие” – в воздухе парит лишь оболочка распятого тела, содранная кожа. А душа упорхнула, как птица из разоренного гнезда. Христос, упавший на колени, прописан с тщательностью автопортрета (да это автопортрет и есть). В глазах Христа слезы. Ладони простерты к зрителю с немым , полным боли укором: Люди! Что вы сделали с вверенной вам Землей!?
На “Тайной вечере” льющийся сверху свет отбрасывает тень от Христа – терновый венок, которого ещё нет. Вместо 12 апостолов справа и слева от Христа – зажжённые свечи, тени от которых превращаются в человеческие фигуры в капюшонах. Одна из свечей погасла и чадит. Её дым окутывает Христа. Это, конечно же, Иуда.
Кстати, свеча – неизменный элемент картин Вали. Как искра надежды, даже в самой трагической, в самой без исходной ситуации. Апофеоз “симфонии” свечей в картине “Бессмертие”. Представьте каменистую дорогу в ночи, уходящую в небо. На дороге, как бредущие люди, одни только свечи, звездами мерцающие в дали. На переднем плане оплавившиеся огарки, слившиеся в сплошную массу, в которой угадываются обнаженные человеческие тела. И над всем этим в полную высоту вертикального холста полупрозрачная могучая свеча. Это гимн гению человеческому. Он посвятил его Шекспиру, которого обожает, наверное, ещё и потому, что сам немножко Шекспир в живописи.
Картины Подпомогова, как правило, — протест, вызов несправедливости во всех его проявлениях. “Борьба”. Ешё одно распятие? Да. Но распята на сей раз Природа на железобетонном кресте цивилизации. Корчится в предсмертных судорогах голое сухое дерево, впиваясь скрюченными корнями в растрескавшуюся землю. Оно ещё живое, ещё борется!
Неотъемлемой частью картины Валя считает раму как её продолжение и оправу. И поэтому делает их сам… Валя может передать фактуру любого материала. Иные (недоброжелатели) называют его за это “ремесленником”, как бы в упрек сравнивая с Шиловым. Если дым – он зримо невесомо струится и даже пахнет дымом. Если тлеющий уголек, кажется, тронь – обожжешься.
Подпомогова глубоко волновал геноцид армян 1915 года. Он посвятил ему не одну картину. Самая монументальная из них — “Реквием”. Огромное полотно. На голой, выложенной каменными плитами (следы цивилизации) земле осколки разрушенных сооружений. Вдали чудом уцелевший храм, вернее его остов. А на переднем плане могучий, низвергнутый полуразбитый колокол. Ветер гонит клубами пыль. Ещё дымит пепелище, делая нас, зрителей, сопричастными тому времени, той трагедии. Черное небо тяжело навалилось на поруганную землю. Но в самом центре среди туч раскрылось небесное окно, из которого щедро пролился на землю божественный свет.
Когда начались события в Карабахе Сумгаите, Баку, Подпомогов посвятил им целую серию эмоционально насыщенных, величественных и скорбных, и, конечно же, весьма своеобразных полотен.
Не правда ли, трудно совместить работы Подпомогова и избираемые им темы с обликом их создателя – гуляки, кутилы и шутника. Где он настоящий? В качестве биографической ремарки так и подмывает сказать: конечно же в произведениях. Как художник, он одинок и мрачен в глубинах своей души. И подлинное его нутро нашло свой выход в его полотнах. А остальное – маска… маскарад… маскировка. Но нет, не скажу. Для этого я слишком долго и слишком хорошо его знаю. Он одинаково искренен, одинаково “играет сам себя” и когда доводит до сумасшедшего хохота друзей, и когда создаёт полные трагизма произведения, от которых иной раз мороз дерет по коже и становится страшно за будущее, не своё – человечества.
Интересная деталь — кого бы ни писал Валя (а он никогда не работает с натуры), в каждом персонаже он изображает себя. Будь то знаменитая грустная обезьяна в “Ностальгии”, “Домовой”, уютно устроившийся в замочной скважине, коленопреклоненный Христос или жертва концлагеря (“Посвящение”) с только что простреленной навылет головой и застывшим в живых ещё глазах недоумением – за что!? – все это он, Валя легко узнаваемый. Везде разный, но всегда трогательный, трагичный и величественный в своём вселенском одиночестве. У бронзового хранителя огня над камином и у Мадонны с младенцем (которую он писал для Эчмиадзина, но в последний момент католикос нашёл, что у Мадонны слишком “шальные”, грешные глаза), и на распятой коже Христа – одинаковые ступни и руки – его, Валины.
В музее современного армянского искусства в Ереване картинам Подпомогова отдан большой круглый зал. Они есть практически у всех крупных армянских коллекционеров. С самого начала ещё при твердом рубле они пошли на валюту, мгновенно взлетели в цене. Самая дешевая из них стоит несколько тысяч долларов. Считают, что Подпомогов сегодня – самый дорогой художник в Армении. К нему приезжают заказывать работы из Европы и Америки. Их пытаются вывозить контрабандой. А здесь, в Лос-Анджелесе, появились даже подделки, выдаваемые за Подпомогова.
Искусствовед Генрих Игитян в предисловии к его каталогу называет Валю человеком ушедшего поколения. Я не могу с этим согласиться и, уверена, не согласится и сам Валя. По количеству прожитых лет – возможно, по духу – никогда. И чтобы опровергнуть такой “ярлык”, расскажу о последней “выходке” нашего маэстро. В Лос-Анджелесе среди армян вдруг прошел слух, что Валя… умер. Мы с мужем бросились звонить ему домой. От дочери Жэки узнали, что слухи о его смерти несколько преувеличены, но Валя в настоящее время в больнице. Звоню ему в палату. И что слышу! “Поздравь меня! – кричит он в трубку. – Я женился! Мы тут в больнице, чудненько проводим время! ”
Помните, Рубенс женился на Елене Фурман, когда ему было 55, а ей – 17. Валя перещеголял и великого Рубенса. Ведь ему в апреле стукнуло 72! Его избранница с дивными глазами (у Вали всю жизнь была особая слабость к красивым женским глазам) лет пять назад пришла к нему в мастерскую совсем юной девушкой, да там и осталась, без памяти влюбившись в него. Они и сейчас живут в этом сыром холодном подвале, где зимой на стенах иней…
Элеонора Мандалян
“Панарама”
ALMANAC PANORAMA LOS ANGELES issue 805 Se, 1996
[tube]https://www.youtube.com/watch?v=jTtdsmDSoRs[/tube]
podpomogov.amՀայաստանի վաստակավոր նկարիչ Վալենտին Պոդպոմոգովը ծնվել է Երևանում, 1924 թվականի ապրիլի 29-ին: Նրա մայրը եղել է հայ, հայրը` ուկրաինացի:
Նա իրեն զտարյուն հայ է համարել: Երևանցիները նրա մասին ասել են. «Վալուշկան», «Նա Հայաստանի աղն է», կամ՝ «Ով չգիտի Պոդպոմոգովին, նա չգիտի Հայաստանը», «Այո, նա հայ արվեստագետ է»:
Պոդպոմոգովը որպես նկարիչ 1940 թվականից աշխատել է «Հայֆիլմ» կինոստուդիայում: 1967թ.-ից էկրանավորել է այնպիսի մուլտֆիլմեր, ինչպիսիք են «Մի կաթիլ մեղր», «Փարվանա», «Պույ-պույ մկնիկը» և այլն: 1960-ականներին նպաստել և մեծ ավանդ է ունեցել հայկական մուլտֆիլմի զարգացման գործում:
1972թ. նկարահանվել է Քյոսայանի «Տղամարդիկ» ֆիլմում: Եղել է Երևանի քաղխորհրդի գլխավոր նկարիչը: Սկսել է զբաղվել գեղանկարչությամբ միայն 50 տարեկան հասակում:
«Նկարել ոչ մեկից չեմ սովորել: Մի անգամ բժիշկ ընկերս՝ Վիգեն Մալխասյանը, մի տեսակ ցավով ասաց. «Եթե նկարել կարողանայի՜…»: Ասացի՝ ի՞նչ կանեիր, «Կնկարեի՜, կնկարեի՜, կնկարեի՜… Նույնիսկ ուղիղ գիծ քաշել չեմ կարողանում…»: Ես էլ ասացի. «Ի՞նչ անենք, ես էլ ուղիղ գիծ քաշել չեմ կարողանում, բայց նկարում եմ… Նկարում են ոչ թե ձեռքով, այլ աչքով,-մի առիթով անկեղծացել է նկարիչը: — Երբեք չեմ որոնել պայմաններ, որ բնություն նկարեմ: Ես ինքս հորինում եմ բնապատկերներ: Այն, ինչ կա մարդու երևակայության մեջ, բոլորը իրական են և օբյեկտիվ, քանի որ մարդն ինքն էլ իրական է: Ես ֆանտաստիկայի կողմնակից եմ, բայց ոչ այն, որ մարդը նվաճում է, այլ այն, որ քո մեջ տեսնում ես տիեզերքը նվաճած» (cultural.am):
Մահացել է 1998 թվականի հուլիսի 18-ին, Երևանում:
[tube]https://www.youtube.com/watch?v=jTtdsmDSoRs[/tube]
